ГЛАВА XIX. ВТОРОЕ СМЯТЕНИЕ

О том, как душа, подобная птице, обладающей перьями Хумаюна, перелетела из цветка этого мира в небо — во мрак неизвестного мира ангелов

День за горами скрыл прекрасный лик,

Над степью ветер мускусный возник.

Нарцисс благоухающий уснул,

Восток дыханьем амбры потянул.

Цветок заката желтый облетел.

Небесный сад цветами заблестел.

И день, уйдя за грань земель иных,

Рассыпал мускус из кудрей своих.

Благоухает мускусом ручей,

А в сердце человека сушь степей.

Он, утомленный долгим жарким днем,

Закрыл глаза, чтобы забыться сном.

Уснул рябок в посеве до зари,

Во мраке мечутся нетопыри,

Сова, бесшумно взвившись в вышину,

Как в круглый бубен, гулко бьет в луну.

И тысячи разнообразных роз

В росе раскрылись, словно в брызгах слез.

И дивные дела в ночной тиши

Явились взору дремлющей души.

Судьба, как фокусник и лицедей,

Пришла с палаткой колдовской своей.

Ее палатка — синий небосвод,

А куклы — звезд несметный хоровод.

И полудужье Млечного Пути

Звало, манило — на небо взойти.

Тот путь — зовущий издревле сердца —

Не живопись на куполе дворца.

Прекрасен сад небесной высоты,

Где блещут звезд бессмертные цветы.

Душа, как птица, вся рвалась в полет

И устремилась в высоту высот.

Телесный прах оставив на земле,

Она кружила в небе, в млечной мгле.

И крылья, что внезапно отросли,

Высоко над землей ее несли.

Вот так душа живая — ты пойми —

Была на первом небе из семи.[12]

Дух человека землю облетал,

Жемчужной сферой мира заблистал.

Кружились хоры звезд в своем кольце,

Стал человек алмазом в том кольце.

Нет, то кольцо, как блюдо, мне блестит,

Где сонм свечей собранье осветит.

Душа — в ночи разлуки мне она

Свечой среди развалин зажжена;

Свечою в хижины несущей свет,

Сияньем, пред которым ночи нет.

Кругл облик мира. Вечный звон его

Несметных четок — славит божество.

И мнится пение его кругов

Мне словарем, где мириады слов.

И вот душа живая, окрылясь,

В сады второго неба поднялась.

И там она красавицу нашла,

Чьи брови — черный лук, а взгляд — стрела.

Кольчуга локонов из-под венца

Завесой скрыла лунный блеск лица.

В ней было двойственное существо —

Она и Кравчий, и творец Наво.

Хоть вешней юностью она цвела,

Старуха ей подругою была.

Все были жилы и мослы видны

На теле ущербленной той луны.

Певец, как врач, свой обнажал ланцет,

И плакал он, что в жилах крови нет.

Он плакал, крови не добыв из жил,

И плачем этим Вечному служил.

И в новый круг небес душа пришла,

Там, где султанша мудрая жила.

Она писала, или — может быть —

Жемчужную нанизывала нить.

Вся прелесть мира — в образе ее

Бесценном, редкостном, как мумиё.

Ее вниманье тонкое всегда

В любой сосуд вольется, как вода.

Ее перо черно, но письмена

Блистают. Славит истину она…

И дух черту высот перелетел,

На некий новый свод перелетел.

В ларце сапфирном неба там блистал

Перл, что вселенной средоточьем стал.

Был свет его в надоблачной тиши,

Как свет первоисточника души.

Как зеркало, весь мир он отразил,

Свет зеркалу луны он подарил;

Он ангелом кружит по тверди сей,

На крыльях огневеющих лучей.

Там сам Иса живой открыл родник,

Неистощимый вечных сил родник.

Не потому ли вечный мрак глубок,

Что вечной жизни в нем горит исток?

Бьет исполинскими лучами свет,

Как крылья величайшей из планет.

Нет — то не огненные арыки,

То — славящие бога языки…

И вот увидел дух в пути своем

Тот круг, где Тахамтан стоит с копьем.[13]