О НИЗАМИ И О ХОСРОВЕ ДЕХЛАВИ

Он — царь поэтов — милостью творца

Жемчужина Гянджийского венца.

Он — благородства несравненный перл,

Он в море мыслей совершенный перл.

Его саманной комнаты покой

Благоухает мускусной рекой.

Подобен келье сердца бедный кров,

Но он вместил величье двух миров.

Светильник той мечети — небосвод,

Там солнце свет неистощимый льет.

Дверная ниша комнаты его —

Вход в Каабу, где дышит божество.

Сокровищами памяти велик

Хранитель тайн — учителя язык.

Хамсу пятью казнами назови,

Когда ее размерил Гянджеви.

Там было небо чашей весовой,

А гирею батманной — шар земной.

А всю казну, которой счета нет,

Не взвесить и не счесть за триста лет.

Он мысли на престоле красоты

Явил в словах, что как алмаз чисты,

Так он слова низал, что не людьми

А небом был он назван: "Низами".[1]

И "Да святится…" как о нем сказать,

Коль в нем самом и свет и благодать?

Хоть пятибуквен слова властелин,

Но по числу — он: тысяча один![2]

От бога имя это рождено!

А свойств у бога — тысяча одно.

"Алиф" начало имени творца,[3]

Другие буквы — блеск его венца.

Шейх Низами — он перлами словес

Наполнил мир и сундуки небес.

Когда он блеск давал словам своим,

Слова вселенной меркли перед ним.

После него Индийский всадник был

В звенящей сбруе воин полный сил.

С его калама сыпался огонь,

Как пламя был его крылатый конь.

К каким бы ни стремился рубежам,

Шум и смятенье поселялись там.

И в крае том, где мудрый строй царил,

Он сотни душ высоких полонил.

Его с индийским я сравню царем,—

Ведь Хинд прославил он своим пером.

Все пять его волшебных повестей

Живут, как пять индийских областей.

А Шейх Гянджи собрал, как властный шах,

Казну — неистощимую в веках.

Стал от него Гянджийский край богат,

Он был не только шах, но и Фархад.

Путь прорубал он, гору бед круша…

Гора — поэзия, а речь — тиша.

Душа его, как огненная печь,

И току слез печали не истечь.

Он сходит — пир свечою озарить,

Пирующих сердца испепелить.

Когда знамена над Гянджой развил,

Он, как державу, речь объединил.

В те страны, что открыл он в мире слов,

Вослед повел полки Амир Хосров.[4]

От старого гянджийского вина

Душа делийца навсегда пьяна.

Где б Низами шатер ни разбивал,

Потом делиец там же пировал.

С "Сокровищницей тайн" гянджиец был,[5]

Делиец — с "Восхождением светил".[6]

Гянджиец новым нас пленил стихом,

Делиец следовал ему во всем.

Все, что потом им подражать пошли,

К ограде сада мусор принесли.

Единственный лишь равен тем двоим,

Который, как они, — неповторим.