Юность Шарьяра и Анжим. Песнь вторая.

О том,

как хитроумная старая колдунья

сумела проникнуть во дворец Шарьяра

и как впервые

узнал от нее молодой богатырь

о луноликой владычице восточной страны,

о волшебной птице

и о заколдованном городе Тахта-Зарин

Был красив и светел просторный зал —

Тридцатидвухколонный, узорный зал,

Где в кругу соратников и друзей

Молодой властитель их восседал.

Был красив и светел лицом Шарьяр,

Слыл невиданным храбрецом Шарьяр,

Знали все: он душой справедлив и чист,

Но, как молния, грозен его удар.

Молод был Шарьяр, а уже успел

Совершить немало геройских дел,

Был он сердцем горяч, как степной пожар,

Беспримерно могуч, безрассудно смел,

Был в любых состязаньях неутомим,

На забавы и выдумки неистощим,

Но сегодня, понурясь, Шарьяр сидел,

Будто туча, нахмурясь, Шарьяр сидел

И, рукою голову подперев,

То ли в сердце копил непонятный гнев,

То ли смутных дум не мог побороть —

На своих сподвижников не глядел,

Ни словечка молвить им не хотел.

И не ведал никто из лихих бойцов —

Молодых, отчаянных храбрецов,

Что томит их владыку с недавних пор,

Почему сидит он, потупив взор.

А Шарьяр все молчал, неподвижен, угрюм,

И никто не знал его тайных дум:

Был таинственным сном богатырь смущен,

Но стыдился — скрывал от друзей свой сон.

Третью ночь не спал молодой герой,

Третью ночь подряд — перед самой зарей —

В полусне появлялась сквозь легкий дым

Тонкобровая девушка перед ним:

Проплывала облаком золотым,

Ослепляла обликом молодым,

И дрожал богатырь, замирала душа,—

Так была эта девушка хороша!

Райской пэри красивей она была,

Юной розы стыдливей она была,

Руки к ней протягивал богатырь,

Но газели пугливей она была,

И опять приближалась, нежна и горда,—

Он красавиц таких не видал никогда! —

С каждым мигом она становилась светлей,

С каждым мигом ему становилась милей,

И светилась родинка между бровей,

Будто в небе — утренняя звезда.

И не ведал могучий, откуда она —

Эта дева его потаенных снов,

Только знал: несравненное чудо она,

Ради встречи с ней он на все готов!

Но живет ли она только в дивных снах

Или можно ее наяву найти?

Где она обитает — в каких краях?

И какие ведут в этот край пути?

И томился Шарьяр с утра допоздна,

И нежданной тревогою пронзена,

И внезапною страстью распалена,

Содрогалась душа, как орел взаперти,

То и дело туман проплывал в очах,

И сквозь этот туман, в золотистых лучах

То скрывался, то вновь появлялся на миг

Молодой, ослепительный лунный лик —

Тонкобровый, пленительный, юный лик.

И еще одним был смущен Шарьяр,

Был в душе тяжело удручен Шарьяр:

Стал совсем уже немощен, болен, стар

Досточтимый отец его Шасуар.

Знали все, как великий хан справедлив,

Незлобив, правдив и благочестив,

Стал он к старости праведником святым,

Все желанья греховные усмирив,

Но увы! — на самом закате дней

С новой силой, неведомо почему,

Возвратился прежний недуг к нему —

Стал еще опасней, еще страшней.

Видно, злая болезнь потайным огнем

Много лет по-прежнему тлела в нем,

А теперь будто снова с цепи сорвалась,

Как тигрица, когтями в него впилась,

Одряхлевшее тело терзать принялась,

Становилась мучительней с каждым днем.

И точь-в-точь как прежде — семь раз в году,

Будто грешник, горящий живьем в аду,

Начинал он пылать в нестерпимом огне

И кричать, и метаться в буйном бреду,

Проклинал и жену, и детей, и слуг,

И рыдал, сотрясаясь от жгучих мук,—

Так ужасен был тяжкий его недуг!

Сколько лучших знахарей и ворожей

Обещали его исцелить, наконец,

Сколько мудрых старцев, святых хаджей

Приходили к несчастному во дворец,

Сколько раз к небесам взывали они,

Чтобы снова окрепло здоровье его,

Заклинанья святые читали они,

Освящали с мольбой изголовье его,

Сколько снадобий редкостных принял он,

Сколько раз был, казалось, почти исцелен,

И вот тут-то с новою силой вдруг

Возвращался к нему роковой недуг.

"Скоро, скоро возьмет меня Азраил!" —

Так, лишившись последних надежд и сил,

Изможденный страдалец в слезах твердил.

Вот о чем размышлял молодой орел,—

То предчувствием тяжким был омрачен,

То опять пылал и томился он,

Вспоминая свой потаенный сон.

И молчали встревоженные друзья,

За движеньями грозных бровей следя:

Если чем-то душа смущена их вождя,

То раздумья его прерывать нельзя.