Детство Шарьяра и Анжим. Песнь пятая.

О том,

как сбылся зловещий сон,

приснившийся в степи великому хану Дарапше,

о том, кого увидел он, возвратясь,

на груди у спящей жены,

а также и о том, как молчанье невинности

и крик клеветы выводят из равновесия весы справедливости

Целый день промучилась Гульшара:

То металась, в слезах надрывалась она,

То опять воцарялась в шатре тишина —

Погружалась несчастная в море сна.

А старуха-колдунья, юля и хитря,

Между тем не теряла времени зря:

Принялась успокаивать госпожу,

Теплым зельем отпаивать госпожу,

А когда усыпила она Гульшару,

Начала шнырять от двора к двору,

Все пристройки дворцовые обошла,

Всюду слух удивительный разнесла:

Госпожа зверенышей родила!

И пополз, и пополз этот гнусный слух

Через глупых рабынь и болтливых слуг

До дворцовых ворот, где толпился народ,

И услышав, шутил, веселился народ.

Все поверили в эту бесстыдную ложь —

От угрюмых рабов до надменных вельмож,

Чем нелепей вымысел, чем гнусней,

Тем он больше бывает на правду похож.

Не поверил лишь старый визирь Томан,

Возведен был недаром он в этот сан,

Был он всех мудрей, прозорливей всех,

Заподозрил с первых же слов обман,

И однако решил осторожный Томан:

С этой вестью сомнительной из дворца

К властелину поспешно не слать гонца,

Ведь пока будет хан возвращаться домой,

Может тайна открыться сама собой,

А пока что правда покрыта тьмой.

В эту пору хан Дарапша

У предгорий раскинул стан,

И удачлив, как никогда,

Был на этой охоте хан:

То попался ему на аркан

Резвоногий, дикий кулан,

То сражен его меткой стрелой

Молодой красавец-джейран,

То убит громадный кабан

В топких зарослях камыша.

Был доволен хан Дарапша:

И погода была хороша,

И охота была хороша!

Но тоску все равно не мог

Заглушить охотничий пыл —

Ни одной из своих тревог

На охоте хан не забыл,

И томился, сердился хан,

Что медлительно время течет:

Каждый час, словно месяц, был,

Каждый день — словно целый год.

По ночам он не мог уснуть,

От волнения ныла грудь:

Как идут во дворце дела?

Вдруг жена уже родила,

Родила ему малыша —

Крикуна, шалуна, крепыша,

И уже джигиты-гонцы

Поскакали во все концы

И вот-вот примчатся к нему,—

Так себя утешал Дарапша.

И все чаще в степной простор

Устремлял он тревожный взор

И молчал, угрюм и сердит,—

Так луна ненастной порой

Из-за туч на землю глядит.

Миновало семь долгих дней,

И томился хан все сильней,

Становился хан все мрачней.

Вот окончился день седьмой,

Степь и горы оделись тьмой,

Задремал весь походный стан,

Но не спал сумасбродный хан.

Все вздыхал да ворочался он,

Злыми мыслями угнетен,

Наконец, перед самой зарей

Погрузился в желанный сон,

Только был это странный сон:

Будто ясным весенним днем,

Заливая весь мир огнем,

Появляется солнце с луной —

В небеса восходят вдвоем,

И, кружась, сверкают они,

И, смеясь, играют они,

С любопытством, как двое детей,

Божий мир озирают они

И не видят, как тянутся к ним

Две руки, будто две клешни,

Две злотворных, черных клешни.

Поднялись две громадных руки —

Золотое солнце берут,

Изловчились две жадных руки —

Голубую луну крадут

И бросают их в темный пруд,

В ненасытный, огромный пруд,—

Пусть луна и солнце умрут!

Весь в поту, тяжело дыша,

Пробудился хан Дарапша,

Приказал он коней седлать

И не брать никакую кладь —

Ни шатров, ни котлов не брать,

Даже легких вьюков не брать,

Все, как есть, в степи побросать,—

Не желал ни мгновенья ждать!

Собрались они второпях,

Поскакали, взметая прах,

И хлестал коня Дарапша,

Заглушая тоску и страх,

Мчался, мрачен, неутомим,

Непонятной злобой палим,

И джигиты на быстрых конях

Поспевали с трудом за ним.

Был в жестокой тревоге хан,

От тоски изнывала грудь,

Как желал по дороге хан

Повстречать хоть кого-нибудь,

Да узнать хоть о чем-нибудь!

Но увы, ни живой души

Не встречалось в степной глуши